За неделю до премьеры Крейг отвел Сьюзен Бреннер в сторону и сказал ей, что провал неминуем и что единственно разумный выход – отменить спектакль.

– Если я все скажу Эдди, как он это воспримет? – спросил Крейг.

– Он умрет, – ответила она не раздумывая.

– Не может быть!

– Я вам ответила.

– Ладно, – вяло сказал Крейг. – Будь что будет. Остается надеяться на чудо.

Но чуда не произошло. Когда занавес после первого спектакля опустился, зал был полупустым. В ресторане «У Сарди», где они решили подождать первых откликов прессы, Бреннер сказал Крейгу:

– Сволочь ты. Нарочно вредил. Сьюзен ведь передала мне, что ты ей говорил. Ты с самого начала не верил в успех и все делал кое-как. И вот результат…

– Зачем же мне было вредить? – спросил Крейг.

– Сам знаешь зачем, дружок. – Бреннер встал. – Пошли отсюда, Сьюзен.

Лишь много лет спустя, когда у них росли уже и Энн и Марша, Крейг догадался, на что намекал в тот вечер Бреннер. Во время одной из ссор с Пенелопой – у них уже больше года были плохие отношения – после вечеринки, когда она обвиняла его в том, что он обхаживал смазливую молодую актрису, пользующуюся дурной славой, она «проговорилась». Тем летом, когда они жили на Антибе, она воспользовалась его трехдневной поездкой в Париж и переспала с Эдвардом Бреннером. Она хотела причинить ему боль и добилась этого.

6

Он вел машину. Ярко светило послеполуденное солнце, внизу, справа от него, синело море, белая вилла осталась позади. Он оглянулся, чтобы посмотреть на нее в последний раз.

Неплохо пожить в таком доме в двадцать семь лет. В нем они зачали Энн. На большой кровати в прохладной спальне с высоким потолком и видом на море – той самой спальне, в которой они блаженствовали три чудесных, как сон, месяца. Он не рассказал Гейл Маккиннон ни об Энн, ни о Бреннере, ни об этих трех месяцах, ни о том, как кончилась дружба и погибла любовь. Что случилось с любительскими фильмами, которые они снимали в то лето? Он понятия не имел, куда девались катушки старой хрупкой пленки. Валяются где-нибудь в груде старых театральных программ, журналов, сломанных теннисных ракеток в подвале дома на Семьдесят восьмой улице, который он купил в связи с предстоящим рождением Энн, дома, где он ни разу не был с тех пор, как объявил Пенелопе о решении развестись с ней; дома, по которому он, наверно, до конца дней своих мог бы пройти с закрытыми глазами.

Он прибавил газ, и вилла исчезла за поворотом шоссе. Вот тебе урок: держись подальше от мест, где ты был счастлив.

Девушка, помолчав немного, сказала:

– Мэрфи говорит, что жена у вас очень красивая.

Можно было подумать, что она прочла мысли Крейга.

– Была, – ответил Крейг. – Наверно, и сейчас еще. Да, и сейчас.

– Вы расстаетесь мирно?

– Развод есть развод. – Мои родители расстались тихо и вежливо, сказала Гейл Маккиннон. – Мерзость какая-то. Мать взяла и ушла. Мне тогда было шестнадцать. Она и до этого уходила. Только на этот раз уже не вернулась. Когда мне исполнилось восемнадцать, я спросила отца, в чем дело. Он сказал: «Она что-то ищет. Не меня». – Девушка вздохнула. – Раз в год, на Рождество, она присылает мне открытки. Из разных частей света. Когда-нибудь попробую разыскать ее. – Она вдруг умолкла и откинулась на спинку сиденья. Потом спросила:

– Мэрфи не похож на голливудского посредника, какими их обычно представляешь, правда?

– Вы имеете в виду, что он не низкого роста, не толстый, не еврей и не картавит?

Девушка засмеялась,

– Я рада, что вы так внимательно прочли меня. А то, что я оставила вам сегодня утром, видели?

– Да.

– Есть замечания?

– Нет.

Она снова немного помолчала.

– Он очень неглуп, этот мистер Мэрфи, – сказала она. – Перед вашим приходом он сказал мне, что, если бы вы выпустили вашу последнюю картину сегодня, она имела бы большой успех. Она опередила время, так он считает.

Крейг внимательно следил за дорогой и притормозил, давая перейти через шоссе целому семейству в купальных костюмах.

– Я согласилась с ним, – продолжала девушка. – Боевиком она, возможно; и не стала бы, по крайней мере в том смысле, какой придает этому слову мистер Мэрфи, но зрители, во всяком случае, оценили бы ее оригинальность.

– Вы ее видели? – Крейг не мог скрыть удивления.

– Да. Мистер Мэрфи говорит, что вы допустили большую ошибку, не став режиссером. Говорит, что режиссер сегодня – главная фигура в кино.

– Возможно, он прав.

– Мистер Мэрфи сказал, что до шестьдесят пятого года вам как режиссеру было бы очень легко найти работу.

– Может быть.

– Было у вас такое желание?

– Нет.

– Почему? – Вероятно, потому, что ленился.

– Вы же знаете, что это неправда. – Девушка была явно раздосадована его нежеланием говорить откровенно.

– Ну, если вам это так уж интересно, – сказал Крейг, – я думал, что мне не хватит таланта. Самое большее из меня получился бы сносный режиссер. Нашлось бы с полсотни режиссеров лучше меня.

– А среди продюсеров не найдется полсотни лучше вас? – В голосе девушки послышался вызов.

– Может, найдется пятеро. Но и эти, если повезет, перемрут, или сопьются, или в струю не попадут.

– Если бы вам пришлось начинать все сначала, выбрали бы вы себе другое занятие?

– Никому не приходится начинать все сначала, – сказал Крейг. – А теперь любуйтесь, пожалуйста, пейзажами.

– Ну, что ж, – спокойно сказала девушка. – Ленч, во всяком случае, был приятный.

После этого она уже не задавала вопросов и молчала всю дорогу, пока они ехали по берегу моря, через сонный, залитый солнцем Антиб и возвращались в Канн по оживленному шоссе.

Он предложил довезти ее до гостиницы, но она сказала, что в этом нет надобности, потому что от «Карлтона» всего две минуты ходьбы, к тому же она любит ходить пешком.

Перед «Карлтоном», между «ягуаром» и «альфой», было свободное место. Он поставил свою «симку» и выключил мотор. Когда ему снова понадобится машина, на этом месте он ее, конечно, уже не найдет.

– Благодарю вас за прогулку, – сказала девушка, вылезая из машины. – Ваши друзья Мэрфи мне нравятся. Уверена, что и вы понравитесь, если у меня будет возможность узнать вас поближе.

В ответ на любезность он улыбнулся.

– Мы же соседи, – уклончиво ответил он.

Он смотрел, как она идет по набережной, неся в руке магнитофон с записью Мэрфи. Ее длинные каштановые волосы блестели на фоне синей спортивной блузы. Он стоял под ярким солнцем, чувствуя себя покинутым. Сегодня ему не хотелось оставаться одному и вспоминать о тех днях, когда ему было двадцать семь. Догнать бы ее сейчас, тронуть за руку, пойти рядом. Но он подавил в себе этот порыв. Он зашел в бар, выпил анисовой водки, потом нехотя поплелся на Антибскую улицу и посмотрел половину порнографического фильма. Фильм был снят в Германии, действующие лица – грудастые лесбиянки в высоких кожаных сапогах. Снимали их за городом, среди солнечных полян и водопадов. В зале было полно народа. Он вышел и отправился к себе в отель.

Две проститутки с грубыми лицами, стоявшие на углу близ теннисных кортов, вызывающе уставились на него. «Подойти?» – подумал он. Может, это как раз ему и нужно? Но он лишь вежливо им улыбнулся и прошел мимо. С теннисных кортов донеслись аплодисменты, и он заглянул туда. Шли соревнования среди юношей. Ребята играли бестолково, но бегали с фантастической быстротой. Он наблюдал за ними несколько минут, пытаясь вспомнить время, когда бегал так же.

Выйдя с кортов, он повернул за угол и вошел прямо в гостиницу, минуя террасу, где уже начали собираться любители выпить.

Когда он брал ключ от номера, портье передал ему несколько оставленных для него записок. Было также заказное письмо от жены, пересланное администрацией его парижского отеля. Он расписался в получении и, не читая, сунул записки и письмо в карман.